Снято по роману екатеринбургского писателя Алексея Сальникова "Петровы в гриппе и вокруг него", но буквалистского следования нашумевшему первоисточнику никто не ждал — это полноценное авторское высказывание Серебренникова.
Алексей Герман-мл. показал в Каннах "Дело" о коррупции
Ему совершенно не понадобился уральский колорит, который так подкупает в книге, и без которого Екатеринбург — что Одесса без Привоза. В фильме перед нами утонувшая в снежном месиве безликая и потому унылая провинциальная глушь, а грипп — метафора морока, обуявшего все общество. Оно в состоянии непрерывного стресса, его температурный график зашкаливает и делает его агрессивным, гвалтливым, изрыгающим ненависть к ближним и дальним, а больше всего — к самим себе, неспособным это все изменить.
Абсурдность усиливается тем, что действие протекает в канун Нового года, и все готовятся к празднику — но и он пронизан узнаваемым во всех деталях сюром: золотозубая кондукторша-Снегурочка привычно рявкает на пассажиров, пассажиры привычно толкуют о вездесущих евреях и почему-то таджиках, и даже детская елка в ТЮЗе пахнет не праздничным весельем, а казенщиной… Серебренников использует метод гротескных типажей-масок, парад которых так выразителен у Феллини в "Восьми с половиной". В "Петровых…" таких масок бездна, у каждого актера по нескольку штук — один только Тимофей Трибунцев играет шизика, дедулю, Ягу и театральную мымру Наталью Дмитриевну. Продолжает фильм и традицию Алексея Германа-старшего, блистательно переводившего узнаваемые реалии в регистр нескончаемого сюра ("Хрусталев, машину!", "Трудно быть богом").
Главное от романа, что сохранилось и умножилось, — это его фантасмагоричность: совершенно дикую реальность невозможно отделить от горячечного бреда гриппозных героев. И не сразу догадаешься, существует ли въявь, к примеру, экс-жена этого Петрова — библиотекарша и потому как бы интеллектуалка, но и неправдоподобная маньячка из триллера, способная в мыслях зарезать собственного сынишку (здесь восхитительна Чулпан Хаматова). Или гениальный писатель, который не может добиться признания и, чтобы получить его хотя бы после смерти, с помощью друга пускает в глотку пулю. Не есть ли они всего только галлюцинация комиксоватого автомеханика Петрова, который пытается активно жить с температурой 39,5? У Семена Серзина Петров простоват и бесхарактерен — единственный беззлобный персонаж и поэтому жизнь мотает его, как в проруби.
70-е ретро-годы выглядят черно-белыми, и здесь на экран выплывают как бы ностальгические образы счастливых времен "физиков и лириков", интеллигентских посиделок с бардами-менестрелями, как в фильме Марлена Хуциева, с восторженным служителем муз, декламирующим из Асадова. Серебренников с них методически сдирает ореол делая романтическую экзальтацию смешной и нелепой. Мы их теперь рассматриваем из другой эпохи, другой страны и с высоты нового опыта, наложившего на самые светлые воспоминания свою печать-приговор.
Камера Владислава Опельянца, на протяжении всего фильма предельно взнервленная, трясущаяся и тоже агрессивная, здесь вдруг успокаивается, плавно панорамирует по ликам размягченной интеллигенции, и только ненароком вплывающая в кадр табличка "Как дальше жить?" напоминает о горячечных надеждах и горестных тупиках нашей истории. Финальный образ сбежавшего из гроба живого трупа завершает дефиле гоголевских персонажей XXI века.
Каннский фестиваль провоцирует
Прогнозировать реакцию здешней критики не берусь. И я не знаю, в какой мере будет понят фильм в Каннах: даже читавшим книгу сложно ориентироваться в бобслее эпизодов, гнетущем карнавале сюрреалистических образов, абсурдность которых делает поведение персонажей уже не совсем человеческим и чреватым большой бедой. Фильм оглушает гротеском, как две капли воды похожим на реальность. Всем правит озлобленность, обидно контрастирующая с доминирующей в картинах фестиваля интонацией всемирного братства.