Это определение может показаться странным для мастера, чьи картины, кажется, излучают спокойную ясность и представляют мир народной жизни как идиллию, восходящую прямиком к "золотому веку" и античности. Каждый век его открывает заново, узнавая в нем свои надежды. Его обаянию невозможно не поддаться. Но почти любой "перевод" этой прозрачной живописной гармонии на язык прозы выглядит топорным и грубым. Не случайно именно Венецианов стал одним из художников, которые заново открыл Серебряный век.
В Москве открылась выставка, посвященная Александру Невскому
В "Истории русской живописи", написанной молодым Александром Бенуа, Венецианов становится одной из ключевых фигур. Бенуа называет его "наш Милле", заметив, что за пятьдесят лет до французского собрата тот показал эпичную красоту крестьянского труда. Подчеркивает его близость к малым голландцам с их тонкими жанровыми сценами. "Не только по сюжету и по общему расположению, но и по своей дивной живописи, по прелести отношений, по одному уже бесподобному клочку серенького летнего дня, тускло сквозящего в окошко, — подходит, и весьма близко, к чудеснейшему из голландцев, к Питеру де Хоху", — замечает Бенуа о картине Венецианова "Хозяйка сводит счеты". Предсказуемо обнаруживает в пейзажах Венецианова будущие открытия Саврасова, а в "Спящем мальчике" — прообразы Нестерова.
Иначе говоря, для Бенуа он — предвестник и союзник "Мира искусства", своего рода антипод передвижникам и мастерам сухой академической школы. У Венецианова нет ни мучительных язв социальной жизни первых, ни многозначительной велеречивости исторических полотен выпускников Академии. Нет, впрочем, и академического образования. Художник счастливо соединяет опыт учебы у Боровиковского, любовь к "антикам" и знание европейской живописи. Среди ранних работ на выставке — и его копии пастелью эрмитажных полотен Джордано и Мурильо. При этом подход зрелого Венецианова совсем не напоминает подход "копииста": вместо опытов "а-ля Рембрандт" или "а-ля Рубенс", он зовет учиться у натуры. И первым начинает писать обнаженное женское тело не с мраморных или гипсовых скульптур, а с натурщиц, превращая мучительно стесняющуюся при позировании крепостную девушку в живую скульптуру богини Дианы. Полотно "Туалет Дианы" оказалось последним, написанным стареющим мастером. Разруганная Бенуа картина тем не менее вполне тепло была принята на парижской выставке русского искусства 1906 года, устроенной Дягилевым.
Меж тем чудится, что Бенуа пленила в картинах почти забытого к концу XIX века Венецианова не только "простая непосредственная прелесть" и его "ценность "перед Аполлоном", но и отчетливый отпечаток обожаемого "мирискусниками" XVIII столетия. Речь, конечно, не об одическом строе парадных портретов, не о славе Полтавы и имперском величии, но о радостях сельской жизни "просвещенного земледельца". Радости эти равно рифмовались с идеями Руссо о "естественном человеке" и с античными "Буколиками" и "Георгиками" Вергилия. Показательно, что переломной для художника картиной, где он впервые находит свой живописный язык, становится полотно "Гумно" (1823).
На выставке это полотно из Русского музея расположено напротив картины Франсуа Гране "Внутренний вид хоров в церкви капуцинского монастыря на площади Барберини в Риме", которая буквально заворожила Венецианова и была воспринята как вызов. Ответом на него и стала картина, для работы над которой художник снес стену гумна в собственной деревеньке. Казалось бы, где интерьеры римской церкви и где деревенский сарай для обмолота зерна? Но очевидно, что сельские работы для него отнюдь не скучная проза жизни, а часть жизненного цикла человека и природы. А главное, пространство гумна отлично подходило для решения его художественной задачи. Он ее формулирует так: "Некоторые Артисты уверяли, что в картине Гранета фокусное освещение причиною сего очарования и что полным светом, прямо освещающим, никак невозможно произвести сего разительного животворения предметов, ни одушевленных, ни вещественных. Я решился победить невозможность, уехал в деревню и принялся работать".
Иначе говоря, ключ к "животворению" мира картины он ищет в отношениях света и пространства. И если вспомнить знаковые картины Венецианова "На пашне. Весна", "На жатве. Лето", "Сенокос", то становится понятно, что мягкий солнечный свет, не ослепительный, но нежно скрадывающий линию горизонта, приглушенный рябью облаков, действительно, стал одним из главных героев его "буколического" мира. В этом смысле название нынешней выставки "Венецианов. Пространство, свет и тишина" — в точку.
Что касается картины "Гумно", то поднесенная в 1824 году царю Александру I и принятая им, она принесла художнику 3000 рублей. "Эта милость родила во мне желание не одному ею пользоваться, а посвятить ее с собою на обучение молодых бедных людей по методе моей", — напишет Венецианов в 1827 году. Не всякий сын века Просвещения может сказать, что создал школу, из которой вышло более полусотни художников. Алексей Гаврилович мог. Кроме школы для крестьян в своей деревне Сафонково, он хлопочет о создании художественной школы в Москве, в петербургскую мастерскую привозит своих учеников из тверской деревни. Он просит, чтобы Общество поощрения художеств поддержало его учеников Тыранова и Крылова. Добивается получения "вольной" для Алексеева и Златова — учеников из крепостных. Участвует в освобождении "из крепости" Тараса Шевченко. Плюс устраивает в своей деревне школу для крестьянских детей и больницу.
Нет, он так и не смог получить место профессора в Академии художеств, о котором мечтал. Даже несмотря на полученное звание академика. Но иные неудачи почетнее успехов. Работы его учеников говорят сами за себя. Их можно увидеть на выставке в Инженерном корпусе. В том числе Григория Сороки. Именно благодаря Григорию Сороке мы знаем облик Венецианова на склоне лет. Сорока написал портрет учителя в середине 1840-х, видимо, для помещика Николая Милюкова, крепостным которого он был. Сейчас эта работа экспонируется на выставке "Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии", которая только что открылась в Дрездене. Венецианов — один из главных героев этого проекта. Именно как романтика и как художника европейского уровня открывает Венецианова XXI век.
Парадоксально, но просветитель, страстный любитель антиков, художник, который, как писал П.Свиньин в 1824 году, "талант свой обратил на изображение одного отечественного, на представление предметов, …близких к его сердцу и нашему", теперь вполне органично предстает и как романтик. Его открытие поэзии национального и народного мира, индивидуальность художественного языка, наконец, возникающий на его полотнах мир, где земное и возвышенное по-дружески встречаются на пашне, гумне, сенокосе, в координаты романтизма вписываются, как родные. А уж решимость "победить невозможность" в его личном соревновании с Гране — тем более.