Защита Фалька | статьи на kinoreef

Выставка раскрывается напоминанием о анекдотичном эпизоде — встрече первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева с "Оголенной в кресле" Фалька. На одной стороне — полотно Фалька 1922-1923 годов. Модель, написанная в сезаннистском духе, геройски позирует в пространстве зимней вхутемасовской мастерской с печкой-буржуйкой под боком, в то время как ее иной бок чуток ли не синеет от холода. На иной — кадры известной хроники с первым секретарем на выставке "30 лет МОСХ" в Манеже в 1962-м. А рядом слова потрясенного Хрущева: "У нас покамест такое творчество считается неблагопристойным, у нас милиционер задержит".

В "Новеньком Иерусалиме" началась выставка нидерландской живописи

Фалька к тому времени не было в {живых}, потому задержание ему не угрожало. Но апелляция к милиционеру при виде непонятного, вопиющего искусства крепко закрепляется как архетипический сюжет встречи "официальных лиц" с красивым. Сольное выступление Хрущева в Манеже 1962 года при поддержке чиновничьего "хора" сделалось одной из точек отсчета истории неофициального русского искусства 1960-1980-х годов. То, что работы юных живописцев оказались в "одной компании" с картиной Фалька, на которую обвалился гнев Никиты Сергеевича, в контексте выставки припоминает о культовой роли Фалька в формировании русской неофициальной культуры. Почти во всем благодаря Фальку искусство начинает восприниматься как замкнутый самодостаточный мир, в каком можно укрыться от трагедий и бурь наружного мира.

Понятно, что Фальк был одним из прототипов художника в повести "Оттепель" Эренбурга. Это о встрече с ним, шедшим, "громыхая костями, // Но спину практически не горбатя", в летнюю пору в древнем лыжном костюмчике по Арбату, написал Борис Слуцкий. "У величья бывают // Одежки хоть какого пошива,// И оно надевает // Костюмчики хоть какого пошиба.// Старенькый лыжный костюмчик // Он таскал фатовато и свойски, // Будто бы старенькый мундир // Необычного старенького войска". Войска, где "Шагал — рядовым, а Рембрандт — командиром".

Как Фальк определил: "Лишь тогда, когда я хорошо пишу, я чувствую себя солидным человеком, тогда и такое чувство, что имею право на наслаждения от жизни".

Но этот "уход" в этику проф самосовершенствования не был лишь методом выживания. Глеб Поспелов, размышляя о российской живописи 1920-1930-х годов, описывает эту тенденцию как "вид несдающегося противоборства напору мира", когда "на замену "гордыне" начала века либо атакующему урбанизму "авангарда" приходила просветленная и мужественная чуткость к для себя и к жизни". Конкретно процесс этого движения от "атакующего урбанизма" к "мужественной чуткости к для себя и к жизни" и становится основным сюжетом сегодняшней ретроспективы Фалька.

Роберт Фальк. Эскиз картины "Карусель ночкой. (Бретань. Праздничек)". 1934—1935. Фото: Роберт Фальк

В этом магистральном сюжете исходный эпизод скандала в Манеже смотрится не только лишь отсылкой к связи Фалька и неофициального искусства, да и рифмуется с лихим эпатажем выставок "Бубнового валета", где Лентулов и Маяковский могли показаться на вернисаже с древесной ложкой либо пучком редиски в петлице. Дух балагана, красочного "действа", когда обмен "любезностями" со зрителями — часть программки "представления", нежданно возродился в простодушно грубой реакции Хрущева в 1962-м. "Валеты" 1910 года могли быть в экстазе.

Правда, с 1910-х "валеты" дрейфовали в различные стороны. Одни — в сторону примитивизма "Ослиного хвоста". Остальные — в сторону станковой картины в русле традиции Сезанна. Третьи — к мясистым натюрмортам с цветами вокруг бюстов вождей. На этих перекрестках истории Фальк выбирает "срединный путь" к станковой картине. "Беспощадная правда Сезанна не давала мне покоя", — признается он позднее.

"Русская газета" приняла роль в разработке музея Толстовского дома

Эта беспощадная правда как бы не имеет дела к драматизму эры. Кажется, Фальку довольно личных драм, чтоб погружаться к тому же в катастрофы революционных лет. И все таки, все таки… Посреди работ 1920 года — его именитая "Красноватая мебель" (1920), где горящие красные кресла двинулись вокруг стола, разбитого на темное и белоснежное. Оно написано в поликлинике нервных заболеваний, куда Фальк попал, расставаясь с первой супругой Елизаветой Потехиной, намедни брака с Кирой Алексеевой, дочерью Станиславского. Но кажется, что этот холст — колоритное воплощение фальковской формулы картины: "Холст представляет собой магнитное поле, на котором разыгрывается борьба положительных и отрицательных зарядов энергии". С данной точки зрения, полотно — модель мироздания, где живописец ведет свою одинокую партию. Правда, темные против белоснежных — это к тому же образ шахмат. Выросший в семье шахматиста, сам до старости любивший шахматы, Фальк будто бы пробует поверить алгеброй умственной игры иррациональную стихию страстей — собственных и времени. Попытка смотрится геройской и обреченной.

Никто этого не понимает лучше Фалька. Середину 1920-х, когда в Третьяковской галерее проходит его 1-ая ретроспектива, когда Фальк — общепризнанный мастер, доктор ВХУТЕИНа, он сам оценивает как кризисные годы творчества. Как трагичным было его чувство, частично дает ощутить эскиз "Свадьба мертвецов" к спектаклю "Ночь на древнем рынке" в ГОСЕТе. Естественно, это эскиз постановки, а не картины. Но схожая интонация, близкая к экспрессионизму Леонида Андреева, покажется у Фалька и в картине "Воспоминание" (1929), написанной в Париже.

Кажется, Фальк магический живописец, упорно сохраняющий мигание света, даже когда сгущаются сумерки

Фальк уезжает в Париж в 1928, чтоб возвратиться в Москву в 1937-м. Он путешествует по Крыму и Узбекистану, не подозревая, что окажется в Самарканде вновь во время эвакуации. Не зная еще, что его ожидает погибель отпрыска под Сталинградом. Не зная, что опосля войны во время борьбы с "космополитами" он окончит портрет Соломона Михоэлса намедни убийства актера по приказу вождя. Не зная, что будет писать бумажную розу, взятую из погребального венка Михоэлса, и фарфоровую голубку — как реквием другу. В небольшом натюрморте на фоне сгущенных грозовых сумерек звучит пронзительная мелодия любви и горечи, нежности и печали, прощания и веры в вечность искусства.

Перед сиим натюрмортом почему-либо кажется, что Фальк совершенно не реалист, а волшебный живописец, упорно сохраняющий мигание света, даже когда сгущаются сумерки и наступает ночь.

Роберт Фальк. "Уличная выставка". Париж. 1930-е. Фото: Роберт Фальк

Добавить комментарий