Полина Агуреева, которую зрители привыкли обожать как актрису, уже участвовала в нескольких постановках театра. Сейчас же — выполнила давнишнюю мечту: ее спектакль «Тыща и одна ночь» уже в афише. Премьера свершилась лишь что — и оказалась событием нерядовым. Так, что его на всякий вариант маркировали знаком «восемнадцать плюс».
Горбачев оценил спектакль о для себя в Театре Наций
Напомню: гипнотическая книжка, из которой тянутся нити в спектакль, состоит из сказок жутко разговорчивой девицы Шахерезады. Три с излишним года, больше тыщи ночей, она говорила до утра персидскому царю Шехрияру сказки. У того, как у маньяка, пунктик. Он когда-то был разочарован неверностью собственной супруги — но хорошо бы ее одну, он стал казнить по очереди всех собственных наложниц по утрам. Дочь визиря Шахерезада в старой книжке, как сознательный боец за дамские права, добровольно напросилась к нему на ночь. И оказалось, умной даме несложно манипулировать мужчинами-деспотами: нужно только уметь говорить им сказки. Шахерезада, к слову, и живая осталась, и три раза родила за эти три магических года. Но это в книжке.
А в спектакле нет ни Шахерезады, ни Шехрияра. Есть два рассказчика (Полина Агуреева и Федор Малышев) в черном — они разведены по сторонам, над головами зрителей их диалоги ударяют воздухом — как вольтова дуга — от 1-го к другому. Сближаются на авансцене, но чуть соприкасаясь. И расползаются снова — только нагнетая электричество. Рядом с ними, по левую и правую руку от зрителей, две разбитые части струнного ансамбля: скрипки, альт, виолончели, контрабасы. Фактически действие и начинается с полузаметного движения глаз и медлительно развернутой ладошки Агуреевой — стекает 1-ый звук, движение смычка.
Струнные сопровождают все происходящее на сцене. То, что происходит там, живет в воображении рассказчиков: или наяву, или во сне, или любовные безумства Востока, или расчетливая эмоциональность Запада, или герои старой книжки, или архетипы. Людские сути в сетях любви и погибели. Ожившие наскальные рисунки — этот образ непопросту применен и на афише. Они несуразны, движутся забавно, и все мужчины тираны, болваны либо доверчивые как малыши — костюмчики только подчеркивают все, что есть в их известного. Дамы каверзны и злосчастны. Но ведь зато красивы — любая по-своему. Всех их здесь «ошеломила земная жизнь своими усладами и обвила своими узами». Запутались в страстях — «сокрушающиеся и сокрушенные, любящие и возлюбленные».
Михайловский театр открыл сезон балетом "Коппелия" в постановке Мессерера
Бин — гласит герой Полины Агуреевой — переводится как «тыща», а бир — «один». К тыще не приплюсована единица. Бин и бир — это неувязка мироздания: огромное количество способностей — а смысл имеет единственный выбор.
Огромную сцену заняла цветастая подушечка — она лежит от края и до края. Ее извивы и бугры — очень помятая перина мира. Ковер земных страстей. Взоры рассказчиков и работающих лиц, и зрителей из зала падают на эту подушку-сцену, оставляя — как произнесли бы суфийские поэты, которыми и вдохновляются рассказчики — тыщу тревожных вздохов. Здесь требуется обмолвка: вздохи эти — в серьезном шахматном порядке и не нарушают предписаний Роспотребнадзора.
Любовь постоянно фаталистическая. Злой халиф (но с хорошими очами Томаса Моцкуса) оказывается дамой, грудь как две горы и нянчится с детками. Красивая мулатка (Стефани Елизавета Бурмакова) рада притворяться, как будто парень являлся к ней во сне — и вот что вышло. Порхающая пышка (Лена Ворончихина) запугивает братьев: если не сделают, чего же она хочет, случится ужасное. Они, естественно, страшатся — а у нее уже на колье 570 перстней о тех возлюбленных, которые уже страшились так же. Супруга (Евгения Дмитриева) магическим образом околпачивает мужа-ювелира. И в конце концов очередной мечтатель задумывается о некоей несбыточной жене — и не замечает рядом любви истинной (Александры Кесельман). Виолончели о собственном. Под музыку Шуберта тут — самые решительные страсти.
Режиссер Агуреева именовала этот жанр «ироническим кабуки», худрук театра Евгений Каменькович именовал его «драматическим балетом».
Венский Театр-ан-дер-Вин открыл собственный сезон и позабытую оперу Леонкавалло
Сюжеты, архетипы нанизываются друг на друга забавно, как бусы. «Так нить за нитью хитросплетается полотно». Круговорот страстей, которому сопротивляться никчемно. Есть ли ключ от данной для нас потаенны жизни? Заместо ключа — мелькнуло слово «верность». Кажется, как будто неприемлимое при том, что наворочено у Шехрезады. И все таки. «Только тот может тайну скрыть, кто верен остается…»
Полина Агуреева перед премьерой поведала в интервью журнальчику «Театр», что в ее спектакле по-своему отразился нынешний «кризис цивилизации», который, кажется, меняет «глубинную суть человека». Без которой «новейший мир тяжело будет именовать «человечьим»». Спасение, может быть, по ее словам, разве что в «возвращении к обычным и нескончаемым вещам». К любви как «выходу из «тут» и «на данный момент» в Вечность». К основам мифа — «истокам души», где важны и «истоки», и «душа».
А все-же не напрасно мы вспомянули «Египетские ночи». В давнешней постановке Петр Фоменко употреблял фрагменты Пушкина и Брюсова. Полина Агуреева тогда игралась роль графини К., которая преображается, как начинается игра воображения. Она меж поэтом Чарским и импровизатором-итальянцем Пиндемонти — служит «вдохновением» (гусиное перо в прическу), «подругой думы праздной». Столичный свет разыгрывал сюжет о Клеопатре, которой трое платят жизнью за проведенную с ней ночь.
Здесь любопытна возникающая вдруг цепочка: пушкинское стихотворение «Из Пиндемонти» знатоки суфийской поэзии называли «наилучшим гимном дервишеской свободе». Пушкинские «Египетские ночи» вспоминал герой ранешней повести Достоевского «Белоснежные ночи». Когда-то в спектакле «Белоснежные ночи» (поставленном фоменковским учеником Николаем Дручеком) Полина Агуреева сыграла главную героиню Настеньку, которая небезопасно прогуливается по перилам и оказывается меж Мечтателем и приземленным Жильцом (который — лишь позови). Оставшийся ни с чем Мечтатель — как и жертвы тех египетских ночей с Клеопатрой — благодарит судьбу за «целую минутку блаженства».
Режиссер Агуреева именовала этот жанр «ироническим кабуки», худрук театра Евгений Каменькович именовал его «драматическим балетом»
И Настенька пела в «Белоснежных ночах» голосом Полины Агуреевой: «100 различных хитростей и неприметностей, и будет так, как я желаю». И все-же зависела от воли приземленного Жильца: прошептал — и побежала.
В ее спектакле «Тыща и одна ночь» тоже слышны слова о хитрости, но голосом некий новейшей мудрости: «Для всего есть хитрость, не считая погибели», — изрёк суфий». Вся эта цепочка — может и невидимая снаружи — естественно же про генетическую связь с учителем — Петром Фоменко: истоки и душа — оттуда. В то же время все заного — иной язык сценического деяния.
Рассказчики — Полина Агуреева и Федор Малышев — снимают темные плащи и в белых хитонах ныряют вдруг в конце спектакля туда — где все герои их воображения, на перину страсти, любовную подушечку мира. Там — спасение. Они «пляшут от 1-го рая до последующего». По-своему.